Ну и вот он «постскриптум»
То что в след тебе не крикнул
Ибо нету слов- эмоции одни
И вот они- запоздалые мои:

Будь счастлива! Не важно с кем, но будь!
Все не нужное забудь
Пусть из горечи, будет та, что в шоколаде только
Я помню, от десертного тебе бывает горько.

Будь любимой, и люби всей силой!
Такой любовью искренне-наивной!
Останься с тем, кто жить тобою будет
Не предаст и не осудит.

Написать могу я много,
но разошлись теперь дороги
В общем, что хотел сказать…
Всё ж лучше так, чем век не знать!

Ноты звучат в моей голове, как пророчества,
Громким стуком, мой нарушая покой,
Я лишь хотел отыскать свое мужество,
Чтоб продолжать твердить – «до сих пор живой».(....)

словно после наркоза я медленно открываю глаза, пытаюсь распознать что-то сквозь мутную пелену, но не вижу никого кроме тебя. наверное все дело в сквозняках, которые встречали меня невролгией в каждом новом человеке, не потому что он родился в трамвае и не закрывает за собой дверь. а потому что открытое на распашу окно было приготовлено для того, чтобы я спрыгнула вниз. мне до сих пор непонятно, зачем они падают лицом вниз, в последние секунды я смотрела бы на небо, которое нас так легко готово разбить в тщетных надеждах на снежную зиму или на детские попытки скрыть слезы в дожде. я уверена, в тот самый момент, все замедляется, и некоторые души наконец-то обретают крылья, может и нимб над головой. люди, чьи крылья при жизни подбили вместе с верой. я никогда не смотрела вниз, я всегда смотрела наверх, и эти открытые окна заставляли меня дрожать от атомных зим, которые случались ежегодно. наверное поэтому я так устойчива к холоду, наверное поэтому меня считают либо холодной, либо черствой, когда я неосознанно простужена и внутри содрогаюсь от своего же клише. из этих окон не было видно гор, по правде говоря, кроме тумана и ветра на мою душу ничего не приходилось. я не знала, сколько этажей вниз в очередной раз требовалось пролететь, для меня страшнее было бы спускаться по крутой винтовой лестнице, твердо отмеряя каждый пройденный шаг когда-то наверх. климанофобия. я ухожу. и я закрываю окно, в этой комнате по углам разбросаны чьи-то воспоминания, больше в ней ничего не осталось. я уже не могу их разобрать, кроме пустоты ничего не осталось. и мне не больно. мне не страшно. я больше не загадываю наперед, я больше не предсказываю судьбы погибших в моих глазах людей. я больше не оборачиваюсь и не извиняюсь за чужих. теперь они чужие. я ухожу на эту ночь в свой несуществующий мир. в черно-синей воде отражаются звезды, созвездий которых я не знаю. и не знаю, мерцают они о пламя или от льда. где-то далеко впереди горят костры, а подле них от радости пляшут люди, которые не знают друг друга, которые просто рады огню, который их согревает в эту ледяную ночь. возможно это те самые люди и запускают китайские фонарики в кристальное звездное небо, пытаясь воссоздать гармонию теплых и холодных оттенков. еще дальше карнавал, там бесплатно раздают карамелизированные яблоки тем, кто умеет смеяться. я в полупрозрачном белом длинном платье без рукавов, оно практически не чувствуется из-за своей легкости. мои белые волосы вплетены в венок из лебединых перьев. я поднимаю руки в небо, но оно ко мне не тянется, я отрываюсь от земли ступнями и медленно принимаю горизонтальное положение, ветер поддерживает меня в воздухе как перо, которое медленно ложится в синею воду. вода затихает. все останавливается. огонь, вода, люди, никто больше не смеется, не издает ни звука. я погружаюсь под воду, и растворяюсь вместе с убывающей луной в мире где всегда царит ночь. я буду ждать тебя здесь.

словно после наркоза я медленно открываю глаза, пытаюсь распознать что-то сквозь мутную пелену, но не вижу никого кроме тебя. наверное все дело в сквозняках, которые встречали меня невролгией в каждом новом человеке, не потому что он родился в трамвае и не закрывает за собой дверь. а потому что открытое на распашу окно было приготовлено для того, чтобы я спрыгнула вниз. мне до сих пор непонятно, зачем они падают лицом вниз, в последние секунды я смотрела бы на небо, которое нас так легко готово разбить в тщетных надеждах на снежную зиму или на детские попытки скрыть слезы в дожде. я уверена, в тот самый момент, все замедляется, и некоторые души наконец-то обретают крылья, может и нимб над головой. люди, чьи крылья при жизни подбили вместе с верой. я никогда не смотрела вниз, я всегда смотрела наверх, и эти открытые окна заставляли меня дрожать от атомных зим, которые случались ежегодно. наверное поэтому я так устойчива к холоду, наверное поэтому меня считают либо холодной, либо черствой, когда я неосознанно простужена и внутри содрогаюсь от своего же клише. из этих окон не было видно гор, по правде говоря, кроме тумана и ветра на мою душу ничего не приходилось. я не знала, сколько этажей вниз в очередной раз требовалось пролететь, для меня страшнее было бы спускаться по крутой винтовой лестнице, твердо отмеряя каждый пройденный шаг когда-то наверх. климанофобия. я ухожу. и я закрываю окно, в этой комнате по углам разбросаны чьи-то воспоминания, больше в ней ничего не осталось. я уже не могу их разобрать, кроме пустоты ничего не осталось. и мне не больно. мне не страшно. я больше не загадываю наперед, я больше не предсказываю судьбы погибших в моих глазах людей. я больше не оборачиваюсь и не извиняюсь за чужих. теперь они чужие. я ухожу на эту ночь в свой несуществующий мир. в черно-синей воде отражаются звезды, созвездий которых я не знаю. и не знаю, мерцают они о пламя или от льда. где-то далеко впереди горят костры, а подле них от радости пляшут люди, которые не знают друг друга, которые просто рады огню, который их согревает в эту ледяную ночь. возможно это те самые люди и запускают китайские фонарики в кристальное звездное небо, пытаясь воссоздать гармонию теплых и холодных оттенков. еще дальше карнавал, там бесплатно раздают карамелизированные яблоки тем, кто умеет смеяться. я в полупрозрачном белом длинном платье без рукавов, оно практически не чувствуется из-за своей легкости. мои белые волосы вплетены в венок из лебединых перьев. я поднимаю руки в небо, но оно ко мне не тянется, я отрываюсь от земли ступнями и медленно принимаю горизонтальное положение, ветер поддерживает меня в воздухе как перо, которое медленно ложится в синею воду. вода затихает. все останавливается. огонь, вода, люди, никто больше не смеется, не издает ни звука. я погружаюсь под воду, и растворяюсь вместе с убывающей луной в мире где всегда царит ночь. я буду ждать тебя здесь.

Пальцам больше не холодно,
Как и не стекленеют на морозе глаза.
Мне хочется, чтобы сукам людским,
А не кобелям на цепи -
Весь январь и февраль было голодно,
Чтобы на рожах тупых блестела слеза.

Если жизнь и боль страдать не научили,
Не важно кто ты, кто твой бог,
И даже если сиротой ты изнемог.
Запомни лишь слова:
В ответе будем навсегда,
За жизнь того - кого мы приручили.

И сука если, а не мать - случайно ощенили,
То лучше век замаливать, чем если б не любили.

Готическая поэзия

словно после наркоза я медленно открываю глаза, пытаюсь распознать что-то сквозь мутную пелену, но не вижу никого кроме тебя. наверное все дело в сквозняках, которые встречали меня невролгией в каждом новом человеке, не потому что он родился в трамвае и не закрывает за собой дверь. а потому что открытое на распашу окно было приготовлено для того, чтобы я спрыгнула вниз. мне до сих пор непонятно, зачем они падают лицом вниз, в последние секунды я смотрела бы на небо, которое нас так легко готово разбить в тщетных надеждах на снежную зиму или на детские попытки скрыть слезы в дожде. я уверена, в тот самый момент, все замедляется, и некоторые души наконец-то обретают крылья, может и нимб над головой. люди, чьи крылья при жизни подбили вместе с верой. я никогда не смотрела вниз, я всегда смотрела наверх, и эти открытые окна заставляли меня дрожать от атомных зим, которые случались ежегодно. наверное поэтому я так устойчива к холоду, наверное поэтому меня считают либо холодной, либо черствой, когда я неосознанно простужена и внутри содрогаюсь от своего же клише. из этих окон не было видно гор, по правде говоря, кроме тумана и ветра на мою душу ничего не приходилось. я не знала, сколько этажей вниз в очередной раз требовалось пролететь, для меня страшнее было бы спускаться по крутой винтовой лестнице, твердо отмеряя каждый пройденный шаг когда-то наверх. климанофобия. я ухожу. и я закрываю окно, в этой комнате по углам разбросаны чьи-то воспоминания, больше в ней ничего не осталось. я уже не могу их разобрать, кроме пустоты ничего не осталось. и мне не больно. мне не страшно. я больше не загадываю наперед, я больше не предсказываю судьбы погибших в моих глазах людей. я больше не оборачиваюсь и не извиняюсь за чужих. теперь они чужие. я ухожу на эту ночь в свой несуществующий мир. в черно-синей воде отражаются звезды, созвездий которых я не знаю. и не знаю, мерцают они о пламя или от льда. где-то далеко впереди горят костры, а подле них от радости пляшут люди, которые не знают друг друга, которые просто рады огню, который их согревает в эту ледяную ночь. возможно это те самые люди и запускают китайские фонарики в кристальное звездное небо, пытаясь воссоздать гармонию теплых и холодных оттенков. еще дальше карнавал, там бесплатно раздают карамелизированные яблоки тем, кто умеет смеяться. я в полупрозрачном белом длинном платье без рукавов, оно практически не чувствуется из-за своей легкости. мои белые волосы вплетены в венок из лебединых перьев. я поднимаю руки в небо, но оно ко мне не тянется, я отрываюсь от земли ступнями и медленно принимаю горизонтальное положение, ветер поддерживает меня в воздухе как перо, которое медленно ложится в синею воду. вода затихает. все останавливается. огонь, вода, люди, никто больше не смеется, не издает ни звука. я погружаюсь под воду, и растворяюсь вместе с убывающей луной в мире где всегда царит ночь. я буду ждать тебя здесь.

словно после наркоза я медленно открываю глаза, пытаюсь распознать что-то сквозь мутную пелену, но не вижу никого кроме тебя. наверное все дело в сквозняках, которые встречали меня невролгией в каждом новом человеке, не потому что он родился в трамвае и не закрывает за собой дверь. а потому что открытое на распашу окно было приготовлено для того, чтобы я спрыгнула вниз. мне до сих пор непонятно, зачем они падают лицом вниз, в последние секунды я смотрела бы на небо, которое нас так легко готово разбить в тщетных надеждах на снежную зиму или на детские попытки скрыть слезы в дожде. я уверена, в тот самый момент, все замедляется, и некоторые души наконец-то обретают крылья, может и нимб над головой. люди, чьи крылья при жизни подбили вместе с верой. я никогда не смотрела вниз, я всегда смотрела наверх, и эти открытые окна заставляли меня дрожать от атомных зим, которые случались ежегодно. наверное поэтому я так устойчива к холоду, наверное поэтому меня считают либо холодной, либо черствой, когда я неосознанно простужена и внутри содрогаюсь от своего же клише. из этих окон не было видно гор, по правде говоря, кроме тумана и ветра на мою душу ничего не приходилось. я не знала, сколько этажей вниз в очередной раз требовалось пролететь, для меня страшнее было бы спускаться по крутой винтовой лестнице, твердо отмеряя каждый пройденный шаг когда-то наверх. климанофобия. я ухожу. и я закрываю окно, в этой комнате по углам разбросаны чьи-то воспоминания, больше в ней ничего не осталось. я уже не могу их разобрать, кроме пустоты ничего не осталось. и мне не больно. мне не страшно. я больше не загадываю наперед, я больше не предсказываю судьбы погибших в моих глазах людей. я больше не оборачиваюсь и не извиняюсь за чужих. теперь они чужие. я ухожу на эту ночь в свой несуществующий мир. в черно-синей воде отражаются звезды, созвездий которых я не знаю. и не знаю, мерцают они о пламя или от льда. где-то далеко впереди горят костры, а подле них от радости пляшут люди, которые не знают друг друга, которые просто рады огню, который их согревает в эту ледяную ночь. возможно это те самые люди и запускают китайские фонарики в кристальное звездное небо, пытаясь воссоздать гармонию теплых и холодных оттенков. еще дальше карнавал, там бесплатно раздают карамелизированные яблоки тем, кто умеет смеяться. я в полупрозрачном белом длинном платье без рукавов, оно практически не чувствуется из-за своей легкости. мои белые волосы вплетены в венок из лебединых перьев. я поднимаю руки в небо, но оно ко мне не тянется, я отрываюсь от земли ступнями и медленно принимаю горизонтальное положение, ветер поддерживает меня в воздухе как перо, которое медленно ложится в синею воду. вода затихает. все останавливается. огонь, вода, люди, никто больше не смеется, не издает ни звука. я погружаюсь под воду, и растворяюсь вместе с убывающей луной в мире где всегда царит ночь. я буду ждать тебя здесь.

Я не хочу жить, и возможно, не дежавю, эта сказка где-то звучала.
Все те же родные слава, от которых с Олимпа прямиком только в пропасть.
От которых не становится солнце теплее, и не греет тёплый ромашковый чай в морозное утро. Когда лето на улице, наверно плюс двадцать, но немое коление холода в сердце внутри.
Никуда не уйти. Нрав с годами мог бы стать даже послушным, но ноги все равно перестали идти. Отказали в надежде, что скоро начнётся война, и все замертво падут на колени.
Не придётся смотреть людям в спины, а если время и заставит ждать - то лишь чтобы навеки покинуть, или чтобы навеки отдать.
Себя безоговорочно, без гарантий, чеков и квитанций.
Чтобы от станций до станций ждать поезда, мчаться на север, чтобы лишь холоднее,
И не чувствовать вкуса вина, отчего и больнее,
Не понять никогда, что вернее:
Чувство боли или тоска, что нельзя быть слабее,
Хоть на миг улыбнуться и стать на минуту светлее, чем необъятная тьма,
Что сжирает внутри. Погоди.
Или может быть хватит? Заряди и стреляй, но в живот, чтоб потом не отмыться, и на этой кровавой земле посади дуб,
Иди дом там построй, где тебя все любят и ждут.

А ведь правда, что время-вода
И не хило топит чердак
Родной голос затих в проводах
Как же часто меняют за «так»…

Застревая на разных страницах
Постоянно лишь обобщаем
И не видя сути в частицах
Сценарии судеб в топку бросаем.

А быть может, кто дочитает?
Кто то же ждет продолженья!
Но в основном лишь листают
Не придавая значенья.

Строки то написаны с болью…
Каждая буква дается с надрывом,
Чернила эти не вывести солью,
Они на сердце камнем застыли.